Вызовите акушерку - Страница 103

103

Несколько лет спустя, когда я стала ночной медсестрой в больнице Элизабет Гаррет Андерсон в Юстоне, я заботилась о нескольких недоношенных детях примерно того же срока вынашивания и веса. Сотрудники больницы гордились отличным современным уходом, сохраняющим жизнь ребёнку. Больничный метод и метод Кончиты были кардинально разными. Инкубаторные дети днём и ночью лежали одни на твёрдой поверхности, как правило, под ярким светом. К ним прикасались только руки персонала и клиническое оборудование. Кормили их обычно смесью на основе коровьего молока. Ребёнок же Кончиты никогда не был один. Он купался в тепле, прикосновениях, мягкости, запахе, влаге матери. Слышал её сердцебиение и голос. Питался её молоком. И, прежде всего, был ею любим.

Возможно, сегодня её решение отказаться от госпитализации ребёнка аннулировалось бы решением суда, основанным на допущении, что только обученный персонал и передовые технологии могут адекватно позаботиться о младенце. Но в 1950-х мы меньше вмешивались в семейную жизнь и уважали ответственность родителей. Вынуждена признать, что современная медицина не знает этого.

Конечно, Кончите повезло. Скорость, с которой произошли роды, могла стать причиной повреждения мозга ребёнка, но этого не случилось. Кроме того, большая опасность для недоношенного ребёнка возникает из-за недоразвитости жизненно важных органов, особенно лёгких и печени. В первые месяцы мальчик и правда не единожды становился желтушным, но каждый раз это проходило. Чудо, что после того, как я по невнимательности оставила новорожденного в почкообразном лотке, его лёгкие полностью и даже частично не ослабли с самого рождения. Тут мне похвастаться нечем. Тем не менее он дышал. Хочется думать, что, держа его вниз головой и нажимая на хрупкую спинку пальцем, я облегчила первый вдох малыша. Его матери посоветовали делать то же самое после каждого кормления, ведь, если жидкость попадёт в трахею, недоношенный ребёнок, в отличие от доношенного, не сможет откашляться. Кончите также дали очень тонкую отсасывающую трубку и показали, как ею пользоваться.

Кроме этого – самой малости, – ребёнок не получал никакого медицинского лечения. Тепло кожи матери поддерживало его температуру. Возможно, её постоянные вдохи и выдохи помогли ему дышать в первые критические недели. Уверена, что её методика кормления – несколько капель грудного молока на губы через определённые промежутки времени – была верной. Мне говорили, что она делала это и ночью. При этом Кончита не принимала никаких мер предосторожности по части стерилизации посуды и инструментов для кормления. Сомневаюсь, что она вообще когда-либо об этом слышала. После каждого кормления блюдце и стеклянная палочка просто протирались и были готовы к следующему использованию. И ребёнок выжил. Думаю, либо он оказался величайшим борцом, либо мы придаем слишком много значения технологиям и методикам.

На протяжении шести недель мы посещали Уорренов трижды в день, затем ещё шесть недель дважды в день. В те времена медицинский уход на дому был на высоте. В четыре месяца ребёнок весил уже шесть с половиной фунтов, улыбался и вертел головкой. Протягивал крошечную ручку, чтобы ухватиться за палец. Булькал и хихикал сам с собой. Мне рассказывали, что он никогда не плакал.

Несколько раз в эти послеродовые месяцы я вспоминала ту ужасную ночь, когда он появился на свет, и слова, сказанные мне сестрой Джулианной: «Да пребудет с вами Бог, моя дорогая. Я помолюсь за Кончиту Уоррен и её не рождённое ещё дитя». Она не просто говорила, что будет молиться за Кончиту. Она не допускала мысли, что плод родится мёртвым. Она подчеркнула, что будет молиться за них обоих. На самом же деле, она молилась за нас всех.

В один счастливый день в середине лета я пришла с обычным визитом, чтобы проверить вес ребёнка. В полуподвальной кухне раздавался смех, так что я спустилась туда вниз по лестнице. Малыш лежал в люльке, окруженный братьями и сёстрами; все они смеялись. До меня донёсся вкусный запах. Кончита, улыбаясь и пребывая в полной боевой готовности, стояла над дымящимся медным котлом и варила сливовое варенье. В котле яростно забурлило, когда она помешала содержимое огромной деревянной ложкой.

Слава богу, у неё хватило мудрости и стойкости не отпустить от себя ребёнка, подумала я. Допусти она это, я уверена, она бы умерла – а вместе с ней умерло бы всё счастье этого дома.

Старость, старость

Очарованная, покорённая сестрой Моникой Джоан, я, хоть убей, не смогла бы определить, находится ли она в самом деле на грани маразма или нет. Я не могла избавиться от подозрения, что она просто ловко манипулирует нами, чтобы получить желаемое, – извечная прерогатива леди в возрасте! Без сомнения, она была очень умна, весьма эрудированна и в некотором смысле даже учёна, хотя не потерять нить её сумбурных рассуждений часто бывало нелегко. Учитывая её историю, пятьдесят лет монашества, медсестринства и акушерства в лондонском Ист-Энде, никаких сомнений в её христианском призвании не возникало. Однако её поведение нередко было далеко от христианского. Она часто вела себя эгоистично и не считалась с другими. Проблески сознания и приступы маразма вспыхивали в её голове, перекрещиваясь, словно молнии; доброта соседствовала с жестокостью, память и забывчивость переплетались между собой. Старые люди невероятно интересны, и я часто наблюдала за ней. Какой была настоящая сестра Моника Джоан? Я не могла сказать.

Несомненно, она всегда была эксцентричной. Даже то, как она ходила в церковь, было особенным. Она покидала Ноннатус-Хаус, быстро шла по Лейланд-стрит, за угол – и прямиком через Ист-Индия-Док-роуд, не взглянув ни направо, ни налево. Водители грузовиков ударяли по тормозам, шины визжали, машины, содрогаясь, останавливались, пока эта пожилая монахиня, в своём развевающемся облачении и покрывале, пересекала одну из оживлённейших улиц Лондона.

103