Вызовите акушерку - Страница 78

Одно за другим она заложила всё, что имела: мебель, горшки, кастрюли, тарелки и кружки, одежду, бельё. Последней была их единственная общая кровать. Миссис Дженкинс составила вместе ящики из-под апельсинов, чтобы хоть как-то приподняться над сырым полом, на них они и спали. Наконец под залог ушли одеяла, и мать с детьми жались друг к другу, чтобы не замёрзнуть по ночам.

Она попросила попечительский совет о пособии для неимущих, но председатель заявил, что она просто ленива и уклоняется от работы, а когда миссис Дженкинс рассказала о несчастном случае на фабрике и показала искалеченную правую руку, её попросили не дерзить, иначе это будет использовано против неё. Господа поспорили между собой, а потом предложили забрать у неё двоих детей. Она отказалась и вернулась в подвал к шести голодным ртам.

Без света, без тепла, среди постоянной сырости и плесени и практически без еды дети начали болеть. Семья продержалась так ещё полгода, но мать по-прежнему не могла работать. Она продала волосы, продала зубы, но этого всё равно было недостаточно.

Младший ребёнок стал вялым и перестал расти. Она называла это «истощающей лихорадкой». Когда ребёнок умер, а похоронить его не было денег, мать положила его в ящик из-под апельсинов, утяжелив камнями, и спустила в Темзу.

Пробираясь тайком среди ночи к реке со своим мёртвым ребёнком, она наконец смирилась с поражением и поняла, что́ неизбежно должно произойти. Им с детьми настало время отправляться в работный дом.

Работный дом

Система работных домов была запушена «Законом о бедных» 1834 года. Он был отменён в 1929-м, но система сохранялась ещё несколько десятилетий, потому что обитателям работных домов некуда было идти, а прожившие там не один год утратили способность самостоятельно принимать решения и заботиться о себе во внешнем мире.

Работные дома задумывались как акт гуманизма и благотворительности, ибо прежде бедняки и нищие, гонимые с места на место, могли вообще не найти приюта и на законных основаниях могли быть забитыми своими гонителями до смерти. Для хронически бедных 1830-х система работных домов должна была показаться раем: еженощный приют, койка или общая кровать, одежда, пища – не слишком обильная, но достаточная и в обмен – работа, как плата за содержание. Система, должно быть, казалась проявлением чистой христианской добродетели и милосердия. Но всем известно, куда ведёт дорога, вымощенная подобными благими намерениями.

Миссис Дженкинс с детьми покинула подвал, задолжав за трёхнедельную аренду. Домовладелец угрожал ей кнутом, если она не заплатит на следующий же день, поэтому они ушли в ночь. Семье нечего было взять с собой; ни она, ни дети не носили обуви, одеждой им служило тряпьё, наброшенное на исхудавшие тела. Грязные, голодные и продрогшие, они стояли на неосвещённой улице, звоня в большой колокол у дверей работного дома.

Дети тогда ещё не были особенно несчастны; на самом деле всё это казалось им чем-то вроде приключения – выйти тайком среди ночи и пробираться куда-то тёмными дорогами. Только их мать плакала, потому что единственная знала ужасную правду: семью разлучат, как только они войдут в ворота работного дома. Она не могла заставить себя рассказать обо всём детям и долго колебалась, прежде чем позвонить в роковой колокол. Но младший ребёнок, мальчик трёх лет от роду, начал кашлять, и она решительно потянула за ручку.

Звук эхом пронёсся по каменному зданию. Дверь открыл худой серый человек, требовательно поинтересовавшийся:

– Чего хотите?

– Приюта и еды для малышей.

– Ступайте в приёмную. Можете поспать там до утра, если вы, конечно, не временные и не идёте в Центр для временных. До утра никакой еды не будет.

– Нет, мы не временные, – устало проговорила она.

Той ночью они были единственными людьми в приёмной. Спальная платформа, приподнятая над полом деревянная конструкция, покрытая свежей соломой, выглядела привлекательно. Прижавшись друг к другу, они зарылись в душистое сено, и дети сразу заснули. Только мать не спала, до рассвета обнимая своих малюток. Сердце её разрывалось. Она знала, что это последний раз, когда ей дозволено спать с детьми.

Утренние звуки – звон ключей и хлопанье дверей – были слышны задолго до того, как открылась дверь приёмной. Наконец пришла хозяйка – решительного вида женщина, не злая, но из тех, кто видел слишком много нищих, чтобы поддаваться эмоциям. Она записала их имена и велела следовать за собой в прачечную, где их раздели и велели обмыться холодной водой в неглубоких каменных корытах. Одежду, в которой они были, забрали и выдали униформу – грубый серый серж, раскроенный так, чтобы соответствовать практически любому размеру, и всевозможную непарную обувь. Нижнего белья не выдали, но это не имело значения, потому что никто из них не привык носить майки и панталоны, даже в самую холодную погоду. Потом им обрили головы. Мальчики, нашедшие это ужасно забавным, хихикали и показывали на девочек, засовывая кулачки в рот, чтобы удержаться от громкого смеха. Миссис Дженкинс не пришлось бриться, потому что у неё и так не было волос: несколько недель назад она их продала; ей выдали капор – прикрыть голую голову. Она робко спросила, есть ли еда для её малышей, но ей сказали, что для завтрака уже слишком поздно, зато в полдень будет подан ланч.

Их повели в кабинет хозяина на разделение. Каждый с ужасом ждал этого момента, в том числе и хозяин с хозяйкой, вызвавшие четверых крепких обитателей работного дома, чтобы забрать детей.

Миссис Дженкинс убедила себя, что младшим будет не слишком плохо, ведь с ними останется Рози, которая и раньше присматривала за малышами, пока мать была на работе. Но всё произошло по-другому.